"Восприятие чужих слов, а особливо без необходимости, есть не обогащение, но порча языка" - А. Сумароков
Великий и могучий - наверное, самый неславянский из славянских языков, и процессы развития, изменения, обеднения, обогащения русского языка (кому как нравится) неумолимо продолжаются. Конечно, я не думаю и не поступаю, как герой Солженицына, который охотился на все заимствования из других языков и заменял их славянизмами. Использование заимствований в профессиональной терминологии – это нормально; использование иностранных слов в повседневной речи, если такого слова или понятия нет в родном языке – допустимо. В других случаях – это или дешёвый эпатаж, или элементарная безграмотность. Вообще-то термин «развитие» понимается в двояком смысле: развитием называют либо переход единицы языка из одного состояния в другое, либо процесс приспособления языка к растущим потребностям общения. И вот об этом - замечательный отрывок из книги Льва Минца «Котелок дядюшки Ляо, или наставления у открытого стола».
В начале 60-х годов появились у нас колготки; завоевали потребителя и почти начисто вытеснили чулки.
Задумывались ли вы, благосклонный читатель, откуда вообще взялось это слово? Поскольку мы довольно точно знаем, когда появился предмет, им называемый, не нужно лезть в словарь Даля. Не лезьте в Даля. Я это знаю и поделюсь с вами.
Слово появилось в результате недоразумения — по той причине, что зарубежные славяне уверены, что знают русский язык. Они зачастую ошибаются в этом. Просто, в отличие от китайцев и венгров, корейцев и англичан, они по собственной природе понимают, что такое «нос», «ухо», «вода» и «хлеб». Они могут договориться и потому вместо того, чтобы заглянуть в словарь, иной раз лепят чёрт-те что.
Первые колготки поступили к нам из Чехословакии, тогда её название ещё писалось вместе, да и страна была единой. На этикетках было написано «Калготы чулочные». Этикетка хранится у меня по сей день, и это филологическое сокровище. Если учесть, что «калготы» по-чешски значат «штаны», то это был дословный перевод с немецкого «Strumpfhosen» - дословно и в полном соответствии с немецкой грамматикой: «чулкоштаны». Чех в отделе экспорта на той фабрике, где «чулкоштаны» (а по-чешски «punčochové kalhoty») производились, был из породы упомянутых мною знатоков русского языка. И он знал, что «пунчохи», по-русски - «чулки». А как будет по-русски «штаны» он не знал, но думал, что также, как по-чешски.
И недрогнувшей рукой вывел неуверенной кириллицей «калготы». И тем обессмертил себя. Какая трагедия, что мы не знаем его имя, ибо обогатить великий и могучий под силу лишь гигантам словесности!
У нас же, обнаружив неведомый доселе предмет, восприняли его странное имя как само собой разумеющееся. А так как автоматизма в одевании этой удобной вещи у наших дам, не говоря уже о детях, ещё не было и они то путались в чулочинах, то одевали задом наперёд, это название вызвало ассоциации с диалектным словом «колготиться» — путаться, злиться, раздражаться. И тем окончательно укрепили слово «калготы» в правах гражданства.
К тому же работники торговли, как и все мы, попотели в детстве над правилами русского правописания и точно помнили, что там, где слышится «а», нужно писать «о», этот звук в новом слове трансформировался в «о». У филологов это называется законом коровы: слышим «карова» — пишем «корова». Получились «колготы», а потом - для нежности - «колготки».